Дюла Месарош (1883—1975) находился в Поволжье в научной командировке, чуваши в основном были обращены в христианство, то есть в сферу русского православия, которое всеми средствами, прежде всего репрессивными, отучивало чувашей от остатков старой языческой религии. Вот этот период социальной жизни чувашей исследовал в данной монографии выдающийся венгерский тюрколог, фольклорист и этнограф Дюла Месарош.
В предисловии к книге автор с горечью пишет, что “распространение цивилизации и христианства погубило много традиций и памятников старины. Не хотелось, чтобы без следа исчезли кое-где еще сохранившиеся обычаи, традиции, так как они могут пролить свет на многие детали прошлого нашего народа, на интересующую нас древнюю историю Волжского края” (с. 15).
В исследовании Дюла Месароша красной нитью проходит мысль, что в старой чувашской религии господствует монотеистическая вера, что объясняется-де более длительным и сильным влиянием ислама, что содействовало проникновению в язык чувашей мусульманской религиозной терминологии арабо-персидского происхождения (Тур= тала, пир\шти, пихампар, шуйттан, киремет, эсрель, ай=п, халал, харам, рахмат, масар, амин и др.), а также наличие в чувашском лексиконе многих личных имен арабского или персидского происхождения (мужские имена: Ахмат, Аптулла, Алли, Эпти, Искентер, Исмайле, Якк=п, Хамит; женские имена: Элиме, Келиме, К\лпустан, Шерихве, Сепите, Сарихва). По этой теме см. также наш “Словарь чувашских нехристианских личных имен” (Чебоксары, 1998).
Свою мысль о старой вере чувашского народа Дюла Месарош подытоживает следующими словами: “В общих чертах эти доказательства свидетельствуют о бывшем сильном исламском влиянии. Короче говоря, исследования языческой веры чувашей показывают, что большая часть народа когда-то была мусульманами, но в результате позднейшей неблагоприятной политической ситуации связь между ними и мусульманским миром прекратилась, и в душе народа неукоренившийся ислам слился с еще не совсем забытым язычеством. Из этих двух составляющих создалось сегодняшнее религиозное верование чувашей, в котором местами еще чувствуется и русское христианское влияние.
Все эти научные результаты дают все новые данные к более широкому исследованию и толкованию болгаро-чувашской теории” (с. 20).
Весьма показательна и интересна точка зрения Дюла Месароша о монотеизме старой чувашской веры. Когда русские столпы общества лили потоки грязи и клевету на прошлые верования чувашей, Дюла Месарош встал на защиту основы старой чувашской веры, утверждая, что чувашские языческие верования основаны не на политеизме, а на монотеизме: “Вся система верований и жертвоприношений чувашей-язычников свидетельствует о признании лишь единого Бога. Они сами Бога называют п\р Тур= “единственный Бог”. Но, кроме этого, у него имеется множество эпитетов, из которых я здесь привожу самые основные: Ё.лти Тур= — Верховный (или Всевышний) Бог. М=н Тор= — Великий Бог. Чон ёоратакан Тор= — Порождающий (создающий) души Бог. Ыв=л-х\р ёоратакан Тор= — Порождающий (создающий) детей (букв. “сыновей и дочерей”) Бог. Тыр=-пол= ёоратакан Тор= — Порождающий хлеба Бог. Выль=х-ч\рл\х ёоратакан Тор= — Порождающий скот (живность) Бог и т. д. (всего 17 эпитетов).
В эпитетах можно увидеть, какие свойства приписывает воображение народа этому единственному Богу… Вся система языческих жертвоприношений, а также отдельные молитвы блестяще свидетельствуют о монотеистическом восприятии чувашей” (с. 21-26).
В ходе работы над “Памятниками старой чувашской веры” Дюла Месарош обращался к трудам В. А. Сбоева, В. К. Магницкого, Н. И. Золотницкого, но весьма критически. О том же монотеизме чувашей Дюла Месарош повторяет не раз и не два: “Однако в сегодняшнем веровании чувашей отчетливо вырисовывается понятие о единственном Боге, что ни в коем случае не похоже на язычество. Русские исследователи В. А. Сбоев, В. К. Магницкий без особых знаний языка и предмета не могли выделить это настолько характерное свойство чувашской мифологии, поэтому исходили из того: так как речь идет о язычестве, черной вере, то, следовательно, каждый дух и фигура воображения и есть Бог. И под это понятие подгоняли из тестов жертвенных молитв каждое уже не имеющее значения слово, называя Богом, и даже названия определенных болезней, без какой-либо систематизации и знания языка” (с. 17-18).
Н. И. Золотницкий благодаря своему “Корневому чувашско-русскому словарю” (Казань, 1875) вошел в историю языкознания и занял в ней почетное место.
В “Материалах к объяснению чувашских молитвословий и наговоров” он приводит следующий наговор против сглаза: “Аша патман карч=к килн\. Ат=л урл=, тин\с урл=, уй урл=, в=рман урл=. В\рет\п, сурат=п; тух, куё!” (с. 179). Он переводит его: “Переходя через Волгу, через море, через поле, через лес, неопотопающая старуха пришла. Дую, плюю; выдь, глаз!”, т. е. “невредимо (беспрепятственно) переносящаяся через реки и моря, через поля и леса старуха пришла” (с. 176).
Обратимся теперь к Дюла Месарошу, что же значат эти два слова Аша патман. Н. И. Золотницкий… в слове Аша патман якобы обнаруживает чувашский глагольный корень аш- (“переходить, перейти”), а слово патман, по его мнению, нечто иное как “нетонущий” от глагола пут- “тонуть”. На основе такого толкования Н. И. Золотницкий неверно переводит чувашский наговор… Если бы Н. И. Золотницкий поискал среди суеверий соседних казанских татар, то не нужно было бы толковать ему все это в таком невозможном виде… Очевидно, что татарское Эйшэ батман — тот же самый персонаж, что и чувашское Аша патман… Тем более Эйшэ, аша, по всей вероятности, тождественны с арабским женским именем Айше, а батман, патман соответствуют персидскому батман, обозначающему зерновую меру (в виде осьмушки) и, по всей вероятности, имя прилагательное, присоединяющееся к первому компоненту в качестве прозвища. Впрочем, обычай давать прозвища повсеместно распространен среди чувашей и татар.
Значит, имя старухи Аша патман, арабо-персидского происхождения и имеет близкое родство с казанско-татарским Эйшэ батман. Кто кому передал и кто у кого взял из этих двух народов — это в настоящее время трудно решить… Эти слова чуваши могли позаимствовать и непосредственно из арабского и персидского, как они непосредственно взяли у них и множество личных имен и прочих слов”
(с. 264-265).
Следует еще отметить, что Дюла Месарош выступил в защиту морально-этических устоев чувашей. Дело в том, что “раньше киреметям приносили в жертву коня, овцу, козу, гуся, утку, соответственно тому, какой вид скотины у них заболел. Однако эти древнейшие, крепкие, странные киремети уже умерли. У большинства осталось только по одному глупому сыну, и их сегодня можно даже обмануть и фигурами из теста.
Из таких легенд русские ученые извлекли такой вывод, что среди старых языческих чувашей нужно было приносить и людскую жертву, так как среди фигурок из теста есть и человеческая фигура. И если сейчас в жертву приносят фигурку человека, значит, раньше приносили в жертву самого человека. Этот вывод сделан без всякого знания предмета. Потому что человеческие фигурки имеют совсем другое значение. Если у кого-нибудь имеется враг, который подстрекает как следует против него киреметя (киремета солать), то этот человек желает, чтобы такого врага прибрал [Киреметь] и наслал на него болезнь, чтобы отнял у него душу и убил его. Тогда этот человек, чтобы (самому) не умереть, в качестве выкупа киреметю приносит в жертву человеческую фигурку из теста. Значит, она символизирует только выкуп, а не заменяет древней человеческой жертвы” (с. 153).
Хотя Д. Месарош и предупреждает читателя, что он в своем труде и не намеревался сопоставлять мифологию финно-угорских и остальных тюрко-татарских народов, но тем не менее в ряде случаев он проявляет свои превосходные лингвистические качества. В связи с этим остановимся на слове ёинёе.
П. В. Денисов отмечает, что о происхождение слова ёинёе в литературе существуют самые различные толкования. На его взгляд, слово ёинёе весьма близко стоит к слову ёий\нче или ёинче — в значении беременная: ёий\нче пур ар=м “беременная женщина”, ёине юлни “зачатие”. Но надо считаться с тем, что взятые из словаря Н. И. Ашмарина ёий\нче, ёине образованы от имени ёи “верх, поверхность”. А мы говорим о ёинёе.
Дюла Месарош прав, что ёинёе означает “тонкий, изнеженный”. И татары называют этот промежуток времени “нежной порой земли” (жирнен нэзек вакты), то есть когда земле нужен покой, отдых. Никаким орудием труда нельзя тронуть ее, чтобы не нарушить ее покой (с. 121).
В своем отклике на эту книгу я не буду останавливаться на анализе строя поэтики чувашской мифологии с преданиями, молитвами, наговорами, иных текстов различных верований как в низовом, так и верховом диалектах. Это со временем сделают ученые-фольклористы. Но тем не менее хочу добавить, что слово учук у нас до сих пор не этимологизировано, хотя Д. Месарош еще сто лет назад указал, что слово учук образовалось в результате слияния слов уй “поле” и ч.к “жертва”, то есть “полевое жертвоприношение” (с. 113).
И последнее. Прочитав исследование Д. Месароша, благодарностью проникаешься к Юдит Димитриевой, переводчице с венгерского языка на русский, а также редакторам В. Д. Димитриеву и А. П. Хузангаю, отдавшим много сил и энергии на повышение качества русского перевода.
Еще одно пожелание. Как было бы хорошо заиметь нам и второй том чувашского фольклора Д. Месароша — антологию устного народного творчества чувашей, опубликованную также на венгерском языке в Будапеште в 1912 году.